самые нелепые стихоплеты и сочинители это, конечно, те, кто хочет выйти за пределы пресловутой формы, наивно полагая, что у любого текста есть дверь из текста или хотя бы зона, приближенная к этой двери; в итоге меняют квадратную клетку на круглую. форма и содержание дополняют друг друга и делают стих стихом, а то, что без формы - это уже не к тексту. даже у того деда с ютуба, который со слезами умиления смотрит на своего гомункула, больше прав им гордиться
Я никогда не была романтичной. Свои чувства я не показывала в полной мере. Не любила и не люблю телячьи нежности. Чтобы обнять меня, нужно изловчиться, а ещё быть быстрым, чтобы вовремя съебаться. Но я помню несколько моментов из жизни, которые греют меня изнутри. Мне так нравится вспоминать их и так больно. ... Подробнее…Это был далёкий 2010 год. Мне удалось выиграть местечко в программе "Мы Россияне". Опустим все моменты, а поговори о главном. Путь назад из Москвы, мы проводили в поезде. Боковые полки. Тогда я дико понравилась мальчику и он проявлял знаки внимания всю поездку. И я ответила взаимностью, за несколько дней до отъезда. Ночной поезд, за окном мелькают огни городов и станций. Идёт дождь и окна покрылись каплями. Я лежу на своей верхней полке и смотрю как бегут темные деревья. Рука свисает между кроватью и стеной. Он держит за пальцы, нежно гладит руку и читает стихи полушепотом, но мне все слышно. По приезду мы потеряли друг друга, и больше никогда не виделись. ... Проходит время, первая любовь, первые отношения. Он ждал меня после уроков и часто провожал до дома. Он привил любовь к року и научил играть на гитаре. Мы идём после школы и о чем-то говорим,мы любили разговаривать. Он ведёт меня в старый заброшенный лагерь в центре города. Четвёртый этаж, открывается вид на город. Он обнимает сзади, целует в макушку и говорит о снах. Строит планы о наших отношениях. Провожает до дома, нежно целует и уходит. Через пару недель, звонок на телефон. Он просит выйти. Я выхожу и вижу цветы. Мои первые цветы от любимого человека. Прогулки до позднего вечера. Его куртка на плечах. И наша песня. Его поддержка на концертах. Ведь я благодаря ему начала петь и выступать. А потом болезненный разрыв. Слёзы и злоба на мир. ... Проходят года, я в отношениях с плохим парнем. На улице ливень, а мы в тёплой квартире, в обнимку. Я предлагаю пойти погулять и он согласен. Мы идём, мокрые насквозь, но счастливые. На следующий день я прихожу к нему, чувствую себя не очень, но это не главное. И внезапно я плюхаюсь в полуобморочном состоянии. Он обнимает меня, а я вся горю. Температура под 39. Постель, тёплое одеяло, холодное полотенце на лоб. Я в бреду, но помню как он приносит куриный бульон. Я никогда не ела ничего вкусней. Спустя пару часов мне лучше, он несёт меня домой. Спустя время, разрыв отношений и моя злоба крепчала сильней. ... Мне 19. Озлобленная на всех и вся,ненавидящая все живое и тут появляется он. Прогулки по городу, стихи, рассказы. Цветы, что дороги были сердцу. До нового года, пару часов. Стук в дверь, он на пороге с большой и красивой коробкой и игрушкой. Я радуюсь как ребёнок и ещё больше эмоций, когда понимаю что это то, о чем я мечтала. Я целую его, благодарю и жду в новогоднюю ночь. Ради меня он бросает свой пост на кпп и идёт ко мне. Мы проводим новогоднюю ночь вместе. Мой двадцатый день рождения. В ночной суматохе, в подвыпитом состоянии я иду к нему. Он встречает меня с улыбкой, несёт из комнаты цветы и конфеты. Мы лежим и смотрим мультик, заедая все пиццей и колой. Медвежонок на 14 февраля, он так мне мил и дорог. Он знает что я люблю. Время идёт, разрыв отношений. Он ушёл по-английски. Я и не страдала. Было просто неприятно. ... Леса сменяются огнями городов. Ночь во всю окутала улицы. Там за стенами вагона, холодно, а в стенах тепло и уютно. Поезд останавливается. Я схожу с вагона, мне помогают спустить сумку. И я вижу его. Того, ради кого я бросила все. Цветы, не любимые, но приятно. И поцелуй, жаркий и долгий. Первый поцелуй. Мы идём домой, и что бы не было неловких пауз, он говорит. Дом, милый дом. Остывшая пицца, но такая вкусная. Мы ложимся спать, впервые за пол года отношений, вместе. Тепло его тела и я счастлива. ... Мимолетный взгляд. Он обычный, такие же как и все, но зацепил. Он поцеловал меня, сам, я и не просила. Целуя руки, предплечья,он дарил нежность, а я сходила с ума. Время спустя, он обнимает меня и кладет меня на свою грудь. Тепло, слышу биение сердца. Хочу уйти, но не могу. Сладко приторный поцелуй. Схожу с ума. Скоро день города, открыли фонтан. И я как малое дитя, бегу туда, смотреть на огни и воду. И он тоже там. Внезапная встреча. Он мокрый насквозь, но стоит улыбается. У меня время на исходе. Нужно бежать домой. Он провожает меня. Идём по тёмным улочкам, о чем-то говорим и вроде неважно. Вспоминаю песню, говорю ему и она стала нашей. Пару дней спустя, прошу прогуляться со мной. Он идёт. Мы гуляем по ночному городу, говорим ни о чем и обо всем. Смотрю на него, а он внезапно тянет меня к себе. Чуть в яму не упала, спас. Берёт за руку и мы идём под светом фонарей, в ночной тишине. Пол ночи провели за разговорами и вроде говорили о ерунде, но расставаться не хотелось. Еще несколько дней спустя. Я вытаскиваю его гулять. Тот же маршрут, но что-то меняется. Он ведёт меня по темноте, держа за руку. На миг мне даже стало страшно. Приходим на мост. Журчит ручей, стрекочат насекомые. И мы стоим вдвоём, снова разговоры ни о чем. Притягиваю его к себе. Целует в лоб. Прижимаюсь к его груди. Мне спокойно, мне хорошо и тепло. Невольно улыбаюсь. Гуляли до поздней ночи. Решил пройтись по парапету, чуть не упал. Я встала, закрыла лицо руками, чувствую что обнял и к себе прижимает,по волосам гладит. Схожу вновь с ума от этой нежности. Болезненный разрыв. Истерики, депрессии и снова злоба на весь мир, на него, на себя. До сих пор скучаю по воспоминаниям, до сих пор больно слушать песни, до сих пор жду сообщений. Наивная, глупая.
Когда зазвонил телефон, седовласый мужчина не без уважительности спросил молодую женщину, снять ли трубку — может быть, ей это будет неприятно? Она повернулась к нему и слушала словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света; другой глаз оставался в тени — широко раскрытый, но отнюдь не наивный и уж до того темно-голубой, что казался фиолетовым. Седовласый просил поторопиться с ответом, и женщина приподнялась — неспешно, только-только что не равнодушно — и оперлась на правый локоть. Левой рукой отвела волосы со лба.
— О господи, — сказала она. — Не знаю. А по-твоему как быть?
Седовласый ответил, что, по его мнению, снять ли трубку, нет ли, один черт, пальцы левой руки протиснулись над локтем, на который опиралась женщина, между ее теплой рукой и боком, поползли выше. Правой рукой он потянулся к телефону. Чтобы снять трубку наверняка, а не искать на ощупь, надо было приподняться, и затылком он задел край абажура. В эту минуту его седые, почти совсем белые волосы были освещены особенно выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко. Они слегка растрепались, но видно было, что их недавно подстригли — вернее, подровняли. На висках и на шее они, как полагается, были короткие, вообще же гораздо длиннее, чем принято, пожалуй даже, на «аристократический» манер.
— Да? — звучным голосом сказал он в трубку.
Молодая женщина, по-прежнему опершись на локоть, следила за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги, ни раздумья, только и видно было, какие они большие и темно-голубые.
В трубке раздался мужской голос — безжизненный и в то же время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:
— Ли? Я тебя разбудил?
Седовласый бросил быстрый взгляд влево, на молодую женщину.
— Кто это? — спросил он. — Ты, Артур? Подробнее… — Да, я. Я тебя разбудил?
— Нет-нет. Я лежу и читаю. Что-нибудь случилось?
— Правда я тебя не разбудил? Честное слово?
— Да нет же, — сказал седовласый. — Вообще говоря, я уже привык спать каких-нибудь четыре часа…
— Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, когда уехала Джоана? Ты случайно не видал, она не с Эленбогенами уехала?
Седовласый опять поглядел влево, но на этот раз не на женщину, которая теперь следила за ним, точно молодой голубоглазый ирландец-полицейский, а выше, поверх ее головы.
— Нет, Артур, не видал, — сказал он, глядя в дальний неосвещенный угол комнаты, туда, где стена сходилась с потолком. — А разве она не с тобой уехала?
— Нет, черт возьми. Нет. Значит, ты не видал, как она уехала?
— Да нет, по правде говоря, не заметил. Понимаешь, Артур, по правде говоря, я вообще сегодня за весь вечер ни черта не видел. Не успел я переступить порог, как в меня намертво вцепился этот болван-то ли француз, то ли австриец, черт его разберет. Все эти паршивые иностранцы только и ждут, как бы вытянуть из юриста даровой совет. А что? Что случилось? Джоанна потерялась?
— О черт. Кто ее знает. Я не знаю. Ты же знаешь, какова она, когда налакается и ей не сидится на месте. Ничего я не знаю. Может быть, она просто…
— А Эленбогенам ты звонил? — спросил седовласый.
— Звонил. Они еще не вернулись. Ничего я не знаю. Черт, я даже не уверен, что она уехала с ними. Знаю только одно. Только одно, черт подери. Не стану я больше ломать себе голову. Хватит с меня. На этот раз я твердо решил. С меня хватит. Пять лет. Черт подери.
— Послушай, Артур, не надо так волноваться, — сказал седовласый. — Во-первых, насколько я знаю Эленбогенов, они наверняка взяли такси, прихватили Джоанну и махнули на часок-другой в Гринвич-Вилледж. Скорее всего, они все трое сейчас ввалятся…
— У меня такое чувство, что она развлекается там на кухне с каким-нибудь сукиным сыном. Такое у меня чувство. Она, когда налакается, всегда бежит на кухню и вешается на шею какому-нибудь сукиному сыну. Хватит с меня. Клянусь богом, на этот раз я твердо решил. Пять лет, черт меня…
— Ты откуда звонишь? — спросил седовласый. — Из дому?
— Вот-вот. Из дому. Мой дом, мой милый дом. О черт.
— Слушай, не надо так волноваться… Ты что… ты пьян, что ли?
— Не знаю. Почем я знаю, будь оно все проклято.
— Ну погоди, ты вот что. Ты успокойся. Ты только успокойся, — сказал седовласый. — Господи, ты же знаешь Эленбогенов. Скорей всего, они просто опоздали на последний поезд. Скорей всего, они с Джоанной в любую минуту ввалятся к тебе с пьяными шуточками и…
— Они поехали домой.
— Откуда ты знаешь?
— От девицы, на которую они оставили детей. Мы с ней вели весьма приятную светскую беседу. Мы с ней закадычные друзья, черт подери. Нас водой не разольешь.
— Ну, ладно. Ладно. Что из этого? Может, ты все-таки возьмешь себя в руки и успокоишься? — сказал седовласый. — Наверно, они все прискачут с минуты на минуту. Можешь мне поверить. Ты же знаешь Леону. Уж не знаю, что это за чертовщина, но, когда они попадают в Нью-Йорк, всех их сразу одолевает это самое коннектикутское веселье, будь оно неладно. Ты же сам знаешь.
— Да, да. Знаю. Знаю. А, ничего я не знаю.
— Ну, конечно, знаешь. Попробуй представить себе, как было дело. Эти двое, наверно, просто силком затащили Джоанну…
— Слушай. Ее сроду никому никуда не приходилось тащить силком. И не втирай мне очки, что ее кто-то там затащил.
— Никто тебе очки не втирает, — спокойно сказал седовласый.
— Знаю, знаю! Извини. О черт, я с ума схожу. Нет, я правда тебя не разбудил? Честное слово?
— Если б разбудил, я бы так и сказал, — ответил седовласый. Он рассеянно выпустил руку женщины. — Вот что, Артур. Может, послушаешься моего совета? — Свободной рукой он взялся за провод под самой трубкой. — Я тебе серьезно говорю. Хочешь выслушать дельный совет?
— Д-да. Не знаю. А, черт, я тебе спать не даю. И почему я просто не перережу себе…
— Послушай меня, — сказал седовласый. — Первым делом, это я тебе серьезно говорю, ложись в постель и отдохни. Опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче на сон грядущий, укройся…
— Стаканчик? Ты что, шутишь? Да я, черт подери, за последние два часа, наверно, больше литра вылакал. Стаканчик! Я уже до того допился, что сил нет…
— Ну ладно, ладно. Тогда ложись в постель, — сказал седовласый. — И отдохни, слышишь? Подумай, ну что толку вот так сидеть и мучиться?
— Да, да, понимаю. Я бы и не волновался, ей-богу, но ведь ей нельзя доверять! Вот клянусь тебе. Клянусь, ей ни на волос нельзя доверять. Только отвернешься, и… А-а, что говорить… Проклятье, я с ума схожу.
— Ладно. Не думай об этом. Не думай. Может ты сделать мне такое одолжение? — сказал седовласый. — Попробуй-ка выкинуть все это из головы. Похоже, ты… честное слово, по-моему, ты делаешь из мухи…
— А знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь, чем я занимаюсь?! Мне очень совестно, но сказать тебе, чем я, черт подери, занимаюсь каждый вечер, когда прихожу домой? Сказать?
— Артур, послушай, все это не…
— Нет, погоди. Вот я тебе сейчас скажу, будь оно все проклято. Мне просто приходится держать себя за шиворот, чтоб не заглянуть в каждый стенной шкаф, сколько их есть в квартире — клянусь! Каждый вечер, когда я прихожу домой, я так и жду, что по углам прячется целая орава сукиных сынов. Какие-нибудь лифтеры! Рассыльные! Полицейские!..
— Ну, ладно. Ладно, Артур. Попробуй немного успокоиться, — сказал седовласый. Он бросил быстрый взгляд направо: там на краю пепельницы лежала сигарета, которую закурили раньше, до телефонного звонка. Впрочем, она уже погасла, и он не соблазнился ею. — Прежде всего, — продолжал он в трубку, — я тебе сто раз говорил, Артур: вот тут-то ты и совершаешь самую большую ошибку. Ты понимаешь, что делаешь? Сказать тебе? Ты как нарочно — я серьезно говорю, — ты просто как нарочно себя растравляешь. В сущности, ты сам внушаешь Джоанне… — Он оборвал себя на полуслове. — Твое счастье, что она молодец девочка. Серьезно тебе говорю. А по-твоему, у нее так мало вкуса, да и ума, если уж на то пошло…
— Ума! Да ты шутишь? Какой там у нее, к черту, ум! Она просто животное!
Седовласый раздул ноздри, словно ему вдруг не хватило воздуха.
— Все мы животные, — сказал он. — По самой сути все мы — животные.
— Черта с два. Никакое я не животное. Я, может быть, болван, бестолочь, гнусное порождение двадцатого века, но я не животное. Ты мне этого не говори. Я не животное.
— Послушай, Артур. Так мы ни до чего не…
— Ума захотел. Господи, знал бы ты, до чего это смешно. Она-то воображает, будто она ужасная интеллектуалка. Вот где смех, вот где комедия. Читает в газете театральные новости и смотрит телевизор, покуда глаза на лоб не полезут, значит, интеллектуалка. Знаешь, кто у меня жена? Нет, ты хочешь знать, кто такая моя жена? Величайшая артистка, писательница, психоаналитик и вообще величайший гений во всем Нью-Йорке, только еще не проявившийся, не открытый и не признанный. А ты и не знал? О черт, до чего смешно, прямо охота перерезать себе глотку. Мадам Бовари, вольнослушательница курсов при Колумбийском университете. Мадам…
— Кто? — досадливо переспросил седовласый.
— Мадам Бовари, слушательница лекций на тему «Что нам дает телевидение». Господи, знал бы ты…
— Ну ладно, ладно. Не стоит толочь воду в ступе, — сказал седовласый. Повернулся и, поднеся два пальца к губам, сделал женщине знак, что хочет закурить. — Прежде всего, — сказал он в трубку, — черт тебя разберет, умный ты человек, а такта ни на грош. — Он приподнялся, чтобы женщина могла за его спиной дотянуться до сигарет. — Серьезно тебе говорю. Это сказывается и на твоей личной жизни, и на твоей…
— Ума захотел! Фу, помереть можно! Боже милостивый! А ты хоть раз слыхал, как она про кого-нибудь рассказывает, про какого-нибудь мужчину? Вот выпадет у тебя минутка свободная, сделай одолжение, попроси, чтобы она тебе описала кого-нибудь из своих знаковых. Про каждого мужчину, который попадается ей на глаза, она говорит одно и то же: «Ужасно симпатичный». Пусть он будет распоследний, жирный, безмозглый, старый…
— Хватит, Артур, — резко перебил седовласый. — Все это ни к чему. Совершенно ни к чему. — Он взял у женщины зажженную сигарету. Она тоже закурила. — Да, кстати, — сказал он, выпуская дым из ноздрей, — а как твои сегодняшние успехи?
— Что?
— Как твои сегодняшние успехи? Выиграл дело?
— Фу, черт! Не знаю. Скверно. Я уже собирался начать заключительную речь, и вдруг этот Лисберг, адвокат истца, вытащил откуда-то дуру горничную с целой кучей простынь в качестве вещественного доказательства, а простыни все в пятнах от клопов. Брр!
— И чем же кончилось? Ты проиграл? — спросил седовласый и опять глубоко затянулся.
— А ты знаешь, кто сегодня судил? Эта старая баба Витторио. Черт его разберет, почему у него против меня зуб. Я и слова сказать не успел, а он уже на меня накинулся. С таким не сговоришь, никаких доводов не слушает.
Седовласый повернул голову и посмотрел, что делает женщина. Она взяла со столика пепельницу и поставила между ними.
— Так ты проиграл, что ли? — спросил он в трубку.
— Что?
— Я спрашиваю, дело ты проиграл?
— Ну да. Я еще на вечере хотел тебе рассказать. Только не успел в этой суматохе. Как по-твоему, шеф полезет на стену? Мне-то плевать, но все-таки как по-твоему? Очень он взбесится?
Левой рукой седовласый стряхнул пепел на край пепельницы.
— Не думаю, что шеф непременно полезет на стену, Артур, — сказал он спокойно. — Но, уж надо полагать, и не обрадуется. Знаешь, сколько времени мы заправляем этими тремя паршивыми гостиницами? Еще папаша нашего Шенли основал…
— Знаю, знаю. Сынок мне рассказывал уже раз пятьдесят, не меньше. Отродясь не слыхивал ничего увлекательнее. Так вот, я проиграл это треклятое дело. Во-первых, я не виноват. Чертов псих Витторио с самого начала травил меня, как зайца. Потом безмозглая дура горничная вытащила эти простыни с клопами…
— Никто тебя не винит, Артур, — сказал седовласый. — Ты хотел знать мое мнение — очень ли обозлится шеф. Вот я и сказал тебе откровенно…
— Да знаю я, знаю… Ничего я не знаю. Кой-черт! В крайнем случае могу опять податься в военные. Я тебе говорил?
Седовласый опять повернулся к женщине — может быть, хотел показать, как терпеливо, даже стоически он все это выслушивает. Но она не увидела его лица. Она нечаянно опрокинула коленом пепельницу и теперь поспешно собирала пепел в кучку; она подняла глаза секундой позже, чем следовало.
— Нет, Артур, ты мне об этом не говорил, — сказал седовласый в трубку.
— Ну да. Могу вернуться в армию. Еще сам не знаю. Понятно, я вовсе этого не жажду и не пойду на это, если сумею выкрутиться по-другому. Но, может быть, все-таки придется. Не знаю. По крайней мере, можно будет забыть обо всем на свете. Если мне опять дадут тропический шлем, и большущий письменный стол, и хорошую сетку от москитов, может быть, это будет не так уж…
— Вот что, друг, хотел бы я вправить тебе мозги, — сказал седовласый. — Очень бы я этого хотел. Ты до черта… Ты ведь вроде неглупый малый, а несешь какой-то младенческий вздор. Я тебе это от души говорю. Из пустяка раздуваешь невесть что…
— Мне надо от нее уйти. Понятно? Еще прошлым летом надо было все кончить, тогда был такой разговор — ты это знаешь? А знаешь, почему я с нею не порвал? Сказать тебе?
— Артур. Ради всего святого. Этот наш разговор совершенно ни к чему.
— Нет, погоди. Ты слушай. Сказать тебе, почему я с ней не порвал? Так вот, слушай. Потому что мне жалко ее стало. Чистую правду тебе говорю. Мне стало ее жалко.
— Ну, не знаю. То есть, я хочу сказать, тут не мне судить, — сказал седовласый. — Только, мне кажется, ты забываешь одно: ведь Джоанна взрослая женщина. Я, конечно, не знаю, но мне кажется…
— Взрослая женщина! Да ты спятил! Она взрослый ребенок, вот она кто! Послушай, вот я бреюсь — нет, ты только послушай, — бреюсь, и вдруг здрасьте, она зовет меня через всю квартиру. Я недобрит, морда вся в мыле, иду смотреть, что у нее там стряслось. И знаешь, зачем она меня звала? Хотела спросить, как по-моему, умная она или нет. Вот честное слово! Говорю тебе, она жалкое существо. Сколько раз я смотрел на нее спящую, и я знаю, что говорю. Можешь мне поверить.
— Ну, тебе виднее… я хочу сказать, тут не мне судить, — сказал седовласый. — Черт подери, вся беда в том, что ты ничего не делаешь, чтобы исправить…
— Мы не пара, вот и все. Коротко и ясно. Мы совершенно друг другу не подходим. Знаешь, что ей нужно? Ей нужен какой-нибудь здоровенный сукин сын, который вообще не станет с ней разговаривать, — вот такой нет-нет да и даст ей жару, доведет до полнейшего бесчувствия — и пойдет преспокойно дочитывать газету. Вот что ей нужно. Слаб я для нее, по всем статьям слаб. Я знал, еще когда мы только поженились, клянусь богом, знал. Вот ты хитрый черт, ты так и не женился, но понимаешь, перед тем как люди женятся, у них иногда бывает вроде озарения: вот, мол, какая будет моя семейная жизнь. А я от этого отмахнулся. Отмахнулся от всяких озарений и предчувствий, черт дери. Я слабый человек. Вот тебе и все.
— Ты не слабый. Только надо шевелить мозгами, — сказал седовласый и взял у молодой женщины зажженную сигарету.
— Конечно, я слабый! Конечно, слабый! А, дьявольщина, я сам знаю, слабый я или нет! Не будь я слабый человек, неужели, по-твоему, я бы допустил, чтобы все так… А-а, что об этом говорить! Конечно, я слаб… Господи боже, я тебе всю ночь спать не даю. И какого дьявола ты не повесишь трубку? Я серьезно говорю. Повесь трубку, и все.
— Я вовсе не собираюсь вешать трубку, Артур. Я хотел бы тебе помочь, если это в человеческих силах, — сказала седовласый. — Право же, ты сам себе худший…
— Она меня не уважает. Господи боже, да она меня и не любит. А в сущности, в самом последнем счете и я тоже больше ее не люблю. Не знаю. И люблю, и не люблю. Всяко бывает. То так, то эдак. О черт! Каждый раз, как я твердо решаю положить этому конец, вдруг почему-то оказывается, что мы приглашены куда-то на обед, и я должен где-то ее встретить, и она является в белых перчатках, или еще в чем-нибудь таком… Не знаю. Или я начинаю вспоминать, как мы с ней в первый раз поехали в Нью-Хейвен на матч принстонцев с йельцами. И только выехали, спустила шина, а холод был собачий, и она светила мне фонариком, пока я накачивал эту треклятую шину… ты понимаешь, что я хочу сказать. Не знаю. Или вспомнится… черт, даже неловко… вспомнятся дурацкие стихи, которые я ей написал, когда у нас только-только все начиналось. «Чуть розовеющая и лилейная, и эти губы, и глаза зеленые…» Черт, даже неловко… Эти строчки всегда напоминали мне о ней. Глаза у нее не зеленые… у нее глаза как эти проклятые морские раковины, чтоб им… но все равно, мне вспоминается… не знаю. Что толку говорить? Я с ума схожу. И почему ты не повесишь трубку? Серьезно…
— Я совсем не собираюсь вешать трубку, Артур. Тут только одно…
— Как-то она купила мне костюм. На свои деньги. Я тебе не рассказывал?
— Нет, я…
— Вот так взяла и пошла к Триплеру, что ли, и купила мне костюм. Сама, без меня. О черт, я что хочу сказать, есть в ней что-то хорошее. И вот забавно, костюм пришелся почти впору. Надо было только чуть сузить в бедрах… брюки… да подкоротить. Черт, я хочу сказать, есть в ней что-то хорошее…
Седовласый послушал еще минуту. Потом резко обернулся к женщине. Он лишь мельком взглянул не нее, но она сразу поняла, что происходит на другом конце провода.
— Ну-ну, Артур. Послушай, этим ведь не поможешь, — сказал он в трубку. — Этим не поможешь. Серьезно. Ну, послушай. От души тебе говорю. Будь умницей, разденься и ложись в постель, ладно? И отдохни. Джоанна скорей всего через минуту явится. Ты же не хочешь, чтобы она застала тебя в таком виде, верно? И вместе с ней скорей всего ввалятся эти черти Эленбогены. Ты же не хочешь, чтобы вся эта шатия застала тебя в таком виде, верно? — Он помолчал, вслушиваясь. — Артур! Ты меня слышишь?
— О господи, я тебе всю ночь спать не даю. Что бы я ни делал, я…
— Ты мне вовсе не мешаешь, — сказал седовласый. — И нечего об этом думать. Я же тебе сказал, я теперь сплю часа четыре в сутки. Но я бы очень хотел тебе помочь, дружище, если только это в человеческих силах. — Он помолчал. — Артур! Ты слушаешь?
— Ага. Слушай. Вот что. Все равно я тебе спать не даю. Можно я зайду к тебе и выпью стаканчик? Ты не против?
Седовласый выпрямился и свободной рукой взялся за голову.
— Прямо сейчас? — спросил он.
— Ну да. То есть если ты не против. Я только на минутку. Просто мне хочется пойти куда-то и сесть, и… не знаю. Можно?
— Да, отчего же. Но только, Артур, я думаю, не стоит, — сказал седовласый и опустил руку.-То есть я буду очень рад, если ты придешь, но, уверяю тебя, сейчас ты должен взять себя в руки, и успокоиться, и дождаться Джоанну. Уверяю тебя. Когда она прискачет домой, ты должен быть на месте и ждать ее. Разве я не прав?
— Д-да. Не знаю. Честное слово, не знаю.
— Зато я знаю, можешь мне поверить, — сказал седовласый. — Слушай, почему бы тебе сейчас не лечь в постель и не отдохнуть, а потом, если хочешь, позвони мне опять. То есть если тебе захочется поговорить. И не волнуйся ты! Это самое главное. Слышишь? Ну как, согласен?
— Ладно.
Седовласый еще минуту прислушивался, потом опустил трубку на рычаг.
— Что он сказал? — тотчас спросила женщина.
Седовласый взял с пепельницы сигарету — выбрал среди окурков выкуренную наполовину. Затянулся, потом сказал:
— Он хотел прийти сюда и выпить.
— О боже! А ты что?
— Ты же слышала, — сказал седовласый, глядя на женщину. — Ты сама слышала. Разве ты не слыхала, что я ему говорил? — Он смял сигарету.
— Ты был изумителен. Просто великолепен, — сказала женщина, не сводя с него глаз. — Боже мой, я чувствую себя ужасной дрянью.
— Да-а, — сказал седовласый. — Положение не из легких. Уж не знаю, насколько я был великолепен.
— Нет-нет. Ты был изумителен, — сказала женщина. — А на меня такая слабость нашла. Просто ужасная слабость. Посмотри на меня.
Седовласый посмотрел.
— Да, действительно, положение невозможное, — сказал он.-То есть все это настолько неправдоподобно…
— Прости, милый, одну минутку, — поспешно сказала женщина и перегнулась к нему. — Мне показалось, ты горишь! — Быстрыми, легкими движениями она что-то смахнула с его руки. — Нет, ничего. Просто пепел. Но ты был великолепен. Боже мой, я чувствую себя настоящей дрянью.
— Да, положение тяжелое. Он, видно в скверном…
Зазвонил телефон.
— А черт! — выругался седовласый, но тотчас снял трубку. — Да?
— Ли? Я тебя разбудил?
— Нет, нет.
— Слушай, я подумал, что тебе будет интересно. Сию минуту ввалилась Джоанна.
— Что? — переспросил седовласый и левой рукой заслонил глаза, хотя лампа светила не в лицо ему, а в затылок.
— Ага. Вот только что ввалилась. Прошло, наверно, секунд десять, как мы с тобой кончили разговаривать. Вот я и решил тебе позвонить, пока она в уборной. Слушай, Ли, огромное тебе спасибо. Я серьезно — ты знаешь, о чем я говорю. Я тебя не разбудил, нет?
— Нет, нет. Я как раз… нет, нет, — сказал седовласый, все еще заслоняя глаза рукой, и откашлялся.
— Ну вот. Получилось, видно, так: Леона здорово напилась и закатила истерику, и Боб упросил Джоанну поехать с ними еще куда-нибудь выпить, пока все не утрясется. Я-то не знаю. Тебе лучше знать. Все очень сложно. Ну и вот, она уже дома. Какая-то мышиная возня. Честное слово, это все подлый Нью-Йорк. Я вот что думаю: если все наладится, может, мы снимем домик где-нибудь в Коннектикуте. Не обязательно забираться уж очень далеко, но куда-нибудь, где можно жить по-людски, черт возьми. Понимаешь, у нее страсть — цветы, кусты и всякое такое. Если бы ей свой садик и все такое, она, верно, с ума сойдет от радости. Понимаешь? Ведь в Нью-Йорке все наши знакомые — кроме тебя, конечно, — просто психи, понимаешь? От этого и нормальный человек рано или поздно поневоле спятит. Ты меня понимаешь?
Седовласый все не отвечал. Глаза его за щитком ладони были закрыты.
— Словом, я хочу сегодня с нею об этом поговорить. Или, может быть, завтра утром. Она все еще немножко не в себе. Понимаешь, в сущности, она ужасно славная девочка, и если нам все-таки еще можно хоть как-то все наладить, глупо будет не попробовать. Да, кстати, я заодно попытаюсь уладить эту гнусную историю с клопами. Я уж кое-что надумал. Ли, как по-твоему, если мне прямо пойти к шефу и поговорить, могу я…
— Извини, Артур, если ты не против, я бы…
— Ты только не думай, я не потому тебе звоню, что беспокоюсь из-за моей дурацкой службы или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного. В сущности, меня это мало трогает, черт подери. Просто я подумал, если бы удалось не слишком лезть вон из кожи и все-таки успокоить шефа, так дурак я буду…
— Послушай, Артур, — прервал седовласый, отнимая руку от лица, — у меня вдруг зверски разболелась голова. Черт ее знает, с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим? Потолкуем утром, ладно? — Он слушал еще минуту, потом положил трубку.
Женщина тотчас начала что-то говорить, но он не ответил. Взял с пепельницы не докуренную ею сигарету и поднес было к губам, но уронил. Женщина хотела помочь ему отыскать сигарету — еще прожжет что-нибудь, — но он сказал, чтобы она, ради всего святого, сидела смирно, — и она убрала руку.
нет, серьезно. мне всего двадцать два (уже двадцать два), в моем возрасте люди, вроде как, ведут активную ночную жизнь, срывают ежесекундные цветы удовольствия и наивно верят в то, что им открыты все дороги. мне же кажется сейчас, что, возможно, я свое откутил в возрасте от шестнадцати до двадцати, а теперь скоропостижно иссох душой и все, что могу делать - так это брюзжать как старик, с часу ночи капая своей даме сердца на мозг словами "хватит пить, пошли спать, нам завтра в одиннадцать выезжать уже, а уже почти два часа ночи, я хочу спать, пошли спать, спать, спать, спать". ладно, окей, поспать лично мне все равно не удалось, но зато ненавидеть все живое в итоге - вполне себе. не считая того, что мой больной желудок, видимо, скооперировавшись с несчастной нервной системой, резко выдал мне что-то вроде "эй, дружище? я смотрю, ты выпил всего лишь полтора литра пива и двести грамм водки? ты думаешь, это наш предел? мне плевать, что ты абсолютно трезв после таких поворотов, давай, я начну болеть, как сука, и ты будешь мучиться, лежа в кровати?". добавим к этому толпу пьяных людей, которая перманентно залетала в нашу спальню с воплями "а чой-та мы тут спим в детское время?" и получавшая прекрасный высокопарный отбор родного трехэтажного от цербера, который спал от меня по левую руку. утром мы посчитали, что нас будили раз семь, а спали от силы мы часов пять, не больше. в - выходные.
забегая вперед.
утро.
дама сердца: почему ты не разбудил меня и не сказал, что тебе было плохо? я: ...
три часа ночи.
я: зайка, мне очень хреново. дама сердца: БЛЯДЬ, ХОТЬ ТЫ МОЖЕШЬ ДАТЬ МНЕ ПОСПАТЬ СЕГОДНЯ?!
утро.
я: ты обматерила меня, не просыпаясь. дама сердца: ...
вам когда-нибудь измеряла в пять часов утра в туалете температуру ладошкой абсолютно голая девушка, которая даже не ваша и которая сначала стыдливо скрылась в темноте коридора, а потом, громко рассудив, что чего я там не видел, зашла внутрь помещения? мне довелось это испытать на себе. это было забавно. почему-то никого ничего не смущало по какой-то причине, потому что, да, чего я там не видел, собственно?
вас когда-нибудь заталкивали в баню насильно, а после выкидывали в сугробы в одном нижнем белье, когда термометр показывал -17? нет? это странные ощущения. настолько странные, что из меня выбило остатки алкогольного опьянения, а потом я даже вошел во вкус, и вот уже семь даунов формата 20+ купались в сугробах как дельфины, но рассек к ебеням ногу почему-то только я один.
х: У НЕГО КРОВЬ ХЛЕЩЕТ ГОСПОДИ ДАЙТЕ ПЛАСТЫРЬ ДАЙТЕ ЙОД ДАЙТЕ БИНТ дама сердца: СТОЯТЬ БЛЯДЬ, РОДНОЕ МОЕ ХУЙЛО, ТЫ МОЖЕШЬ ПРИСЕСТЬ И ЗАДРАТЬ НОГУ ВВЕРХ?
и, я не знаю, как это работает, но кровь остановилась.
ну, и немного о том, насколько хорошо мы знаем всех своих друзей:
инсталляция: гробовая тишина (неожиданно), темнота на этаже, звук шагов по лестнице, грохот, приглушенное разозленное "блять!".
я: это х. дама сердца: это однозначно х.
инсталляция №2: гробовая тишина, темнота на этаже, неожиданно стены содрогаются треком "тамада" от мияги и эндшпиля, мы подлетаем к потолку аки испуганные котики.
я: ебучий турок со своим ебучим мияги. дама сердца: я сейчас встаю и иду крошить турецкое ебало, потому что меня уже блевать тянет от этого мияги.
но самое охуенное произошло в четыре утра, когда я проснулся уже на пороге спальни и, подняв глаза, встретился взглядами со своей точно такой же ничего не соображающей бывшей девушкой, которая тоже присутствовала в этом аду и так же решила лечь уже спать, но... с секунду мы смотрели друг на друга, пытаясь понять, что нас потревожило, а потом мы услышали неебический рев за стенкой. плакала все та же когда-то упавшая х, плакала, потому что, мягко говоря, выпила лишнего и, в довесок, у нее началась адская мигрень.
моя женщина свидетель, я три раза порывался вызвать такси, очень много матерился, агрессивно курил, стоя в пижамных штанах на крыльце и орал, как я всех ненавижу что самое интересное, к выводу о том, что все мы немного уже древние для таких выкрутасов, пришли... все. абсолютно все. быть может, потому что вся эта же толпа кутила вместе со мной в мои шестнадцать - двадцать.
Ты меня конкретно достала! Еще раз говорю,точнее не так в первый и последний раз! Когда я Дралась с Высшей,которая вселилась в тебя Меган!!!!!https://vk.com/id513807318 Меня ОНА УБИЛА БЕРЕМЕННОЙ БЛЯТЬ! (я в роле суррогатной матери) Я знала что высшие идут в Наш Мир,я хотела создать супер солдата, (вспоминаем арт Хентай в Троем,Меган,Я,Брендон) Ну и у меня получилось(только я правда об этом не знала но не суть!) С Меган Здоровый Организм,с Брендона Нано-мишина и частичка симбиота,с меня выпуск демона"души"из своего Ада,силы природы и так далее(чем собственно я и владею) Сана "Nomаd"должна была её обучить за пол года (всему чему она сама научилась) до нашествия высших,потом уже конкретно уничтожить Добрую мягко говоря сущность. Но у меня все как всегда через жопу пошло! Мой канал на Ютубе https://www.youtube.com/channel/UCuueGXszi7K3mesH7cIcgIA?view_as=subscriber Мой второй канал https://www.youtube.com/channel/UCOwaiaqe7xZ_-osJgV_r-ew Моя страница в ВК https://vk.com/idanna25748 Мой беон http://kionami.beon.ru Моя группа в ВК https://vk.com/rainbow_six_siege_kiara188 Не забуть Подписаться на мой канал,и вступить В мою группу заявки я принимаю в 8 часов вечера по московскому времени Не болейте и всем удачи =) Не забуть подписаться и лайк поставить)
Ева ваще подло поступила,а Калеб был наивный.Ааааа ну почему такой конец,я даже почти зашипперила их не смотря на то что он влюбился в того у кого из человеческого ток лицо и конечности
Вероломные знаки любви посылают луны. Я тону в океане блудливой червонной страсти. А судьбы моей слабые, пошлые, глупые руны погибают в её ненасытной горящей пасти...
Манускрипты пылают и пепел клубится туманами. Я лечу мотыльком, опоённый мечтами наивными, на обманы её, на пожар со смертельными ранами, чтобы в ноги к ней пасть тем огнём опалёнными крыльями...
If you would like to report an abuse of our service, such as a spam message, please contact us. Если Вы хотите пожаловаться на содержимое этой страницы, пожалуйста, напишите нам.
offline
